[NIC]Busshi of Aredera[/NIC]
[STA]Flames Of Hatred[/STA]
[AVA]https://i.ibb.co/n7KsJ25/imgonline-com-ua-Resize-OZIai3h-Xt-Y.png[/AVA]

[SGN]Я не заслужил такого. Никто не заслужил бы. Но если сравнивать с кем-либо, то та сила, что отличает меня от всех других - это смирение с тем, что мир несовершенен, и я давно уже существую с этим знанием.[/SGN]

BGM — Yuka Kitamura - The Sculptor

---

Пробудившись когда-то, во времена, когда седина на голове была темнее, и махровые, густые вихры касались лопаток на спине его, холодный мир вокруг с тех пор замер и не пытается меняться. Будь то весна, осень или лето, здесь, в горах, звери, птицы и трава не помнят, что такое перемены. Каждый утро, поднимаясь с колючего татами, заштопанного и перештопанного уже неисчислимые разы, он неизбежно обнаруживает две вещи в своём крошечном прибежище: ещё одну дыру в стене, которую не видел даже доселе, и снег или изморозь, отсыревшие и выпавшие на дворе. К полудню он чаще всего таял уже сам собою, и лишь ужасающими зимами, когда воющие демоны спускаются с верхушек гор, приходилось ему браться за побитую деревянную лопату и вычищать от снегов своё скромное жилище.

Более всего его раздражали дыры в крыше, через которые снег проникал свободно и без приглашения. И как бы сильно ни хотел он избавиться от них, ему, давно переставшему быть человеком, смирение с ними виделось важнее гнева по подобным пустякам.

И каждый раз вместо смирения он чувствовал жжение огня в груди. Злость заполняла его, как сосуд, и он упивался ею, будто княжеским сакэ на Празднике цветосмотрения, взирая на своё последнее прибежище - храм, заброшенный десятилетия назад.

Всякий, кто поднимется в горы от деревушки Сёнган, что лежит у реки в горах - реки, дающей жизнь всей Асина, - вверх в каменистую долину, неизбежно увидит на своём пути обветшалый мост над пропастью. Гигантская расселина лежит под ним, и глубина её столь невероятно, что стоящий над мостом ничего в ней не увидит, посмев взглянуть под ноги себе. То и к лучшему. Жители Сёнгана и близлежащих деревень рассказывают, что в глубине Асина кроются великие создания, могучие земляные твари, крошащие и перемалывающие горы за собою: боги-змеи, которым поклоняются боги обезьян, и чудовищная Лев-Обезьяна, поклоняющаяся им и ставшая богом для обезьян поменьше... где-то там, в глубине туманов, бархатистой шёлковой подушке расстилающейся под жёстких гребнем гор, творят они ужасные ритуалы. А над ними - мост. Тот самый, с которого всё и началось. Пятьдесят лет назад по обе стороны ущелья состоялась битва; реки крови стекали ниже по долам, но вместо того, чтобы обрушиться в расселину, поплыли меж тем по бедному мосту. Пропитавшись людской кровью, он пропитался горечью; пропитавшись горечью, он объял сомнение; объяв сомнение, он понял бессмысленность собственного существования и превратился в скорбного и мстительного духа. В ту ночь вместе с ним родилось ещё одно живое существо, чья судьба через десятилетия будет неразрывно связана и с мостом, и со святилищем, что лежит за ним.

Чтобы пройти по мосту в убежище у разграбленного храма, лежащего руинами на Призрачной горе, духа моста нужно задобрить. Но с самого Восстания Иссина никто не живёт в этих местах. Люди убежали отсюда, гонимые войной. Никто не помнит, как задобрить духа, ставшего мостом, и как пересечь мост, получивший собственного духа...

- Аякаси-мост, - говорил он, - Возьми немного моей крови. Я иду в деревню, чтобы продать свои скульптуры.

Те же, кто не удосужатся задобрить мост, скоро присоединятся к раздробленным костям на дне ущелья. Там достаточно места, чтобы вместить всю Японию. Нет нужды торопиться в жизни. Мост станет каменной опорой под ногами для заплатившего ему и могилой для того, кто сомневается в его угрозе.

- Аякаси-мост, - сказал он после, - Я вернулся. Возьми немного мой крови и пусти меня домой.

Пройдя затем по подвесному длинному мосту, раскинувшемуся над бескрайним бледным ничего - бесконечной бездной выше всяких облаков, где есть ничто, ничто, ничто и только пустота - вы попадаете в бамбуковую рощу. Дальше видно хвойный лес, но добраться до него уже нельзя - гора, на которой стоит храм, не имеет никаких подходов к нему человека. Девственная роща, хранимая духами давно забытого и чистого. Бамбуковая роща же бережно охраняется и подчищается обитателем её святилища. Росткам бамбука нечего делать в заброшенном забытом храме, где только птицы живут в плесневелой древесине крыши.

В самом центре уложенной обтёсанными глыбами площадки стоит человеческого роста каменный фонарь. Странная скульптура, вырезанная в камне мастеровитым резчиком, состоит из трёх лиц буддисткого неименуемого бога, глядящих с трёх разных сторон в три же стороны человеческого света - прошлое, в сторону моста, настоящее - в сторону крепости Асина, видимой отсюда в самом пике неба, и в бессмысленное будущее, туда, где на гористой полянке влачат своё последнее существование мшистые холмики буддистких кладбищенских камней - туда, где человеку место.

Никто не скажет вам, что это за бог. Если у него когда-то было имя, люди вычеркнули его из памяти своей или сделали частью страшных детских сказок. Никто не разглядит этого имени в обугленных, грозных чертах скульптур на фонаре. Лишь одно видно в его неприятном облике, вглядывающемся выпученными на весь свет глазами человеку прямо в душу - смутное, неясное, как день в осенних горах ощущение угрозы.

Следом за ним стоит деревянный фундамент самого разрушенного храма. Единственный обитатель его никогда не стремился починить свою обитель - да и зачем, если причина, по которой он ведёт здесь схимничество, далека от желания покинуть человечество. День за днём он сидит в продырявленных сосновых стенах - голом скелете некогда цветущего уголка просветления и мира , - щуря глаза в полумраке проникающих сквозь крышу невидимых слёз солнца и серных свечей, догорающих всегда удушьем и смрадом, от которого язык немеет, он сидит, не ведая никакого смысла и никакой любви в том, какова судьба его, сидит и точит, грозно точит, вечно точит и вытачивает, точит из древесины злобные и жуткие, как весь нечеловеческий его звериный лик, статуэки Будды.

Его род деятельности - Бусси или Буссё. Резчик, все работы посвятивший восхвалению буддизма. Уже почти двадцать лет он совершенствуется в мастерстве скульптуры, отдав всего себя этому занятию - единственному, на которое он, калека без одной руки, годен в эти тягостные годы. Когда-то давно великий мудрец вырезал ему протез. Быть может, в знак смирения перед судьбой или благодарности перед его великой мудростью, наш Резчик не пользуется им, сидя полусогнуто, скрепив сутулые, коричневые и жёсткие, как наждачка, плечи, и вырезая из кедра, сосны или дуба ужасные фигурки.

Весь храм завален ими. Куда ни посмотри, всякая дыра в полу, откуда тянет холодом могилы, заткнута головешкой Будды, и целые горы суровых и гневных, как во дворе фонарь, деревянных глаз взирают отовсюду на своего единственного слугу и создателя.

Резчик продаёт свои лучшие скульптуры в деревушке. Но остальным судьба лежать навеки здесь - навсегда, пока кто-нибудь, не обезумев перед ним от страха, не подожжёт опустевший храм в ночи, предав мёртвые кости седого скульптора забвению.

"Я всегда был... слишком долгим", - вспоминает он, - "Этому черёд придёт нескоро".

В опустевшем храме мало цветов и мало красок. Осенью здесь зажигаются два кедра, любимых дерева у Резчика, растущих слева и справа от накренившейся арки входа. Уцелевшие чудом двухсотлетние ворота-тории со стороны, ведущей в Крепость, вечно приоткрыты, но никто не пройдёт с их стороны, ибо единственный мост, соединявший храм с соседнею горой, обрушен безвозвратно. И только ветер скорбит по нему в обители седого Резчика. Молясь ежедневно утром, вечером и в преддверие ночи, он зажигает свечи, изготовленные им из ушной серы или купленные до этого в деревне, и свечи эти неистово коптят. Но нечеловеческое существо, лишённое руки, недвижимо сидит и молится, прося прощения у всех, кого обрёк за долгие годы своей несчастной жизни на участь гораздо хуже простой смерти.

Тени сгущаются вокруг него в эти минуты, танцуя в жёлтых и красных огоньках свечей. Тени, лишённые головы или рогатые, ужасающие тени страха.

И в безмолвной темноте, наступающей в горах с наступлением ночи, лишь огонь и ветер высекают звуки из застывшей во времени обители его. Огонь, двигающий тени, словно мрачный кукловод... и ветер, колыхающий десятки, сотни, нет, тысячи оберегов и офуда, прикреплённых к стенам застывшего в руинах храма - мертвенно-жёлтый саван из выцветшей бумаги, на которой уже не разобрать иероглифов защиты и мольбы.

Оберегов, призванных сдерживать то зло, что содержится внутри закопченных и почерневших стен.