Тогда же.

Объятия леса казались Янгаясу приветственными, родными, как всегда. В них одних он мог чувствовать себя свободным, в них одних он был по-настоящему спокоен. Лёгкая поступь следопыта равно следовала через валежник, заросли малины, бурелом и непроходимые холмы - с ним всегда был верный Нямош, топор первопроходца, находящий в любой поверхности надёжную опору для лазанья по скалам, острый, точно язык его второй жены, и такой же верный Буря - волк-верьгиз, обученный слушаться любой его команде; вместе с ним они могли найти дорогу из любого положения. Лес - это место столкновения сил природы и самого низменного, что есть в человеке, и лишь поборов себя, свои привычки и низкие, противоестественные треволнения или желания, возможно миновать стену тьмы и ужаса, найти путь и через ночь, и чрез болота, через непроходимые глуши и дебри, через самые мрачные из чащ лесных, какие может отыскать человек на своём людском пути. Без истинного самосовершенствования ни педь, ни мерья, ни даже гордый сатки, как Янгаяс, не пройдут через лесные пущи. Их всех поглотит неизбежно тьма.

Янгаяс часто задумывался о том, зачем он избрал в жизни эту дорогу средь всех прочих, что были ему доступны. Сын одного из совета старейшин племени, он, очевидно, мог надеяться на хорошую партию из девушек деревни, на славный тёплый дом, лодку для рыбалки и множество детишек - жизнь безбедную, весёлую, в гармонии с самим собой и силами природы, подступающими к ним со всех сторон. Но как справедливо говорится в поговорке, когда ехать - тогда и сани чинить. Силе времени Янгаяс всегда придавал особое значение, и как не хочет галка, чтобы её хвост пустили бы на шапку, так и вольная душа не хочет, чтобы её подгоняли замечаниями. Следопыт исполнил свой долг, как требовал его отец, но никогда не мог смириться с простой деревенской жизнью; однажды зимой, как того требовал обычай, он отправился на охоту в лес, один, лучше прочих зная, что если не способен осчастливить женщину в этой жизни, то осчастливит её в следующий. Вернуться Янгаяс не надеялся. Он не желал этого, точно волк не желает вернуться во времена прежние, холёные, отыскав себе новых друзей и стаю. Вот только стаи у следопыта больше не было...

- Конечно, - подал Янгаяс голос, хриплый, насквозь пропахший можжевельником и липой, - Не ты, Буря, так кто-нибудь другой б меня нашёл, и тогда б мы с тобой не разговаривали!

В лесу не с кем говорить, кроме как с самим собой. Янгаяс нашёл себе друга, но даже он не смог сполна заменить человеческое общество, и тогда, когда становилось совсем уж одиноко, следопыт завершал своё добровольное отшельничество и возвращался в деревню с самой богатой из добычи, привезённой на самодельных же санях в таком же самодельном кузовке... тягали они эти сани вместе с волком, и иногда из чащи выбирались олени с птицебойками, чтобы поглядеть на эту замысловатую картину. В первое их пришествие Янгаяса уже никто не ждал. Во второй раз ждали больше, чем оттепели после полугодовой зимы.

В путешествиях главное - не смиряться духом, всегда продолжать идти вперёд. Обойдя все поставленные им ловушки и капканы, Янгаяс отпустил Бурю резвиться глубже в лес, а сам принялся собирать опавшую меховую снедь. Больше всего он опасался встретить здесь медведя-шатуна - в их краях зверь ложится рано, а если же какой увиделся в бессонницей, то даже Янгаяс мог оказаться для него лёгкой жертвой, коль ему захочется. Силы Ваджаи, бога промысла, питали следопыта в каждом столкновении, но сейчас при нём не было ни рогатины, ни даже песочной клейковины, которой он снаряжал аккуратные снаряды и сковывал ими какую тварь. Всякий племенник с детства знает, что самый меткий стрелок не навредит из лука медведю, разве что попадёт ему из всех целей прямо в глаз, поэтому на Остров-доме все учатся иным, более полезным методам.

Но как маловероятно встретить в чаще леса заблудившуюся девушку, так же маловероятно встретить и медведя тогда, когда уже первый снег ложится саваном на оцепеневшую, заиндевевшую после холодной ночи землю. В этих краях зима наступает тогда, когда человек ожидает её менее всего.

- Хальдр... - прошептал Янгаяс имя, - Если бы ты здесь только был!..

Янгаяс свистнул. Многие дрессированные звери откликаются на свист, но волки-верьгизы его слышат, говорят легенды, на другом конце земли. Буря нужен был ему как можно было бы скорее. Сегодня Янгаяс планировал дойти до озера, замеченного им несколькими днями ранее; благостные духи леса благоволили ему, отваживая опасных тварей и лесных обманщиков, и всего раз за последний месяц он встречался с теми дьявольскими бесами, называемыми племенниками таким образом. Это было в день, когда солнце перестало греть. Холодное лето стремительно сменялось прозимью; "слабые" деревья готовились сбрасывать изменчивую шкуру, "сильные" деревья ощетинились, будто чувствуя приближение существа ужасной злобы. Янгаяс мгновенно почувствовал тогда озноб, нехарактерный для его испытанного тела, схватился за лук, приготовил стрелы... лишь тогда услышал он голос, ливший речи как будто бы извне, отовсюду, сверху, но не из мира человека. Он рассказывал ему о Марге, томившейся в его избе, о том ночном холоде, который приходилось пережить ей в эту зиму и в зимы, что были до этого. Одна, без детей и семьянинов, запертая в склепе дома, не способная разжечь и печи, она явилась Янгаясу так явственно, так близко, будто это он стоял сейчас у порога их опустевшей избы, не она появилась в чаще леса...

Ему хотелось закричать, побежать, куда глаза глядят. Даже крепкие духом не могут выдержать такого ужаса, как явление жены, умершей пятнадцать лет назад. Марга замёрзла насмерть, попытавшись в бурю сжечь свой дом, чтобы согреться - так думал её воспалённый мозг, потерявший всякую надежду увидеть мужа вновь, потерявший даже смысл и рассудок. Когда же изба обвалилась прямо на неё, она сумела выжить, но до самого утра провела на открытом холоде, впитывая горлом соки смерти, вкушая поветрие их ледяного смрада.

Лишь через неделю к избе отважились подойти селяне. Всё это время она лежала в ней, запертая под обгоревшими обломками, белая, заледеневшая, точно каменная, с искусно высеченными серыми глазами, уже немигающими, застывшими и никогда более не пошевелящимися.

Лесной обманщик показал Янгаясу эту картину, надеясь свести его с ума. Вместо этого он дал ему понять, что необходимо сделать.

- Буря, гон!

___________________________________________________________________________________________________

Славный сегодня выйдет ужин! Одинокий олень - нечастый гость на этом крае Озера Прилунного. Мясо, может, жестковато, но имин шероховатый скрасит даже такое его свойство. Рога - на украшения, кости - на ножи и зубочистки.

- Отличная работа, Буря.

Тащить за собой тушу оленя - дело несложное, когда в распоряжении есть сани. Ночью достаточно припорошило землю, чтобы можно было спокойно везти их там, где нет корней или валежника, и в таком расположении они прошли немало вёрст за этот день: Янгаяс впереди, Буря - по правую руку, как всегда, а сани прямо позади. Не встретив более никаких препятствий, они по запаху определили озеро и сумели до него добраться, останавливаясь лишь чтобы  почистить шапку от упавшего с веток ели снега. Непромокаемые кожаные боты начинали всё хуже подходить под изменявшийся сезон. Золотой закат, ведь так? - сложно было не насмехаться Янгаясу над этим месяцем, в последнее время всё больше и больше походившем на ночную вьюгу. Пора вновь менять одежду из кожи на меха, палатку оснащать шкурами животных, а костёр разводить иначе, собирая больше камней, чтобы не допустить контакта пламени со снегом.

- Мы остановимся сегодня на подветренной стороне, Буря. Собираюсь утром рыбы половить. Кто знает, может, соли здесь немного, но у нас осталось ещё немного с западного побережья, и засолить в карманке как раз хватит.

Туманы собирались низко. Слишком низко, посчитал Янгаяс.

Вечер.

Знахари вечно говорят, что с теми, кто не уважает присутствие двиг и хорек в природе вокруг нас, в лесах случается невообразимое.

Рыба резко юркнула, уворачиваясь от его копья. Волны кругами заходили вокруг глади столкновения, обволакивая, примораживая и застывая под мокрыми ступнями Янгаяса, сокрытыми в воде. Рыбалка шла с неплохим успехом.

Приходят, стало быть, эти самые двиги и хореки, и забирают душу несчастного с собой, стоит ему только появиться на их территории. Они словно дикий зверь...

Буря появился тут как тут, поплыл, заливая всё кругом, прямиком наперерез бегущей рыбе. Или когда рыба убегает, она не бежит, а плавает?

...только и думают, как бы сохранить эту самую их территорию или приумножить. Хотя если подумать, то человек от них слабо отличается. Он, пожалуй, разве что не всесилен и не всеведущ, как они, преблагие духи. Но всё же - разве это справедливо убивать людей просто за то, что они не разделяют веры в твой внеземной авторитет? Разве я когда-нибудь оскорблял их напрямую? Нет, конечно, нет, но они продолжают раз за разом посылать мне препятствий, да побольше, чтобы я не расслаблялся. И каждый раз я выхожу из этих испытаний их с парой новых шрамов.

Только тогда Янгаяс посчитал рыбалку конченной, когда рыба, как будто снежно белая в мраморном тумане, окутавшем предместья озера, наполнила его кувайку от конца до краев. С такой погодой она не то что не испортится - можно не волноваться и о скверном запахе. Развести костёр, дать ногам просохнуть, тут же обустроить лагерь, приготовить пищу и самому поесть, и отправиться как тут же спать. Очередной день, считай, подойдёт к концу, и очередная земля покорена Янгаясом в негласном вызове, когда солнце оборотится в горизонт, подводя итог новому успешному походу.

- Зачем мы это, Буря, делаем, - Янгаяс думал вслух, - Зачем колесим по огромному острову проблем, озёр и неудач, не знаю, убегая ли, спасаясь ли от прошлого, или мечтая увидеть в следующем дне крупицу будущего - ты мне скажи, дружище, я сам ничего не знаю.

Бурый волк послушно взглянул на него умными глазами.

- Знаю только, что если один лес похож на следующий, - сказал Янгаяс, заваливая рыбу в кузовок, - и все они на этом острове такие одинаковые, то выходит, что мы всю жизнь используем на одно и то же. И главное, что оно нам нравится.

Ледяной туман казался Янгаясу мертвецким - кто знает, может, неживым или недавно умершим, если можно рассуждать таким образом о природе тумана или морока. Если бывают туманы нежные, как после тёплого дождя утром летнего радостного дня, то бывают, стало быть, и жестокие, чёрствые туманы - как на болотах иногда стоят. Но Озеро, прозванное Янгаясом "туманным" из-за своей природы, совсем не похоже было на болото. Даже снег не подступал к берегу его, оставляя песок, слегка припорошенный мокрыми, разорванными листьями тополей и ив, мягким, чистым и волнистым. Но сам туман, если сравнивать его с предыдущими примерами, нельзя было назвать ни мягкосердечным, ни жестоким, ибо он был мёртв, как бывает мёртв забитый скот - лишённый всяких чувств, развоплощённый, покинутый богами. Туман был, как это говорят, забыт и мрачен, потому как не было в нём ничего людского, постольку поскольку и в тумане часто прослеживается нечто человеческое. Так ушедшие из жизни говорят с ещё живущими посредством зыби, морока... но этот туман молчал, как после смерти.

Буря крутился весь вечер тут и там, не находя себе ни отдыха, ни места. Напряжённый для него охотничий день был всего одной из многих практик, которые Янгаяс ставил себе как испытания, чтобы не потерять вкус к жизни. Поймать больше, чем можно унести, возможно, нельзя было назвать самой мудрой из возможных тактик, но приближается зима, и чем больше он наготовит еды, чтобы пережить её, тем меньше будет вспоминать потом бранными словами дни охоты, сидя по уши в снегу в избе.

- Может, перезимовать здесь, на этом озере? Место хоть и мрачное, но разве зимой не везде мрачно... - Янгаяс сглотнул, вспомнив, как зимовал три года назад на берегу у северного моря, решив устроить поход на континент.

Буря откликнулся ему холодным, неодобрительным помаргиванием.

- Мне тоже, дружище, не нравится весь этот туман. Переночуем здесь и пойдём куда-нибудь, если только... погоди-ка.

Волк насторожился, и вместе с ним взметнулся и его хозяин. Негоже воевать с голыми ногами, и потому Янгаяс бросился прежде всего именно к сапогам, а не к луку и колчану, приосаненному к нему к особой нежностью. Это была его первая ошибка.

Говорят, если дикий зверь бросился к мужчине, то мужчина должен не убегать, куда глаза глядят, а заманить его в нору и забросать камнями - только там он способен доказать, что сильнее всякой природы, живой или магической. Но что, если тот самый зверь, что бросился к нему, не только невидим, но ещё и совершенным образом быстрее, сильнее и ловчее любого человека? Что, если этот зверь появляется всегда до того внезапно, что какими бы безупречными ни были твои реакции охотника, ты неизбежно пропустишь первый ход и окажешься, вполне возможно, обречён?

Хотя Янгаяс совершенно не собирался выяснять это, непонятное существо влетело в него с такой скоростью, что от неожиданности он выпустил из рук кожаные боты, и сам отлетев от костровища в сторону, с полувзгляда обратил внимание на то, что в результате полёта боты оказались прямиком в туманной глади озера. Янгаяс мгновенно соскочил с земли, перекатился в сторону стрел и лука, не желая сегодня стать пищей для какого-то кровожадного чудовища. Где был Буря, у него не было понятия, но даже так, растерянный, потерявший самообладание, он вложил в тетиву звенящую стрелу и был готов застрелить любое существо, что появится в пределах его видения.

Вокруг одни кусты, кусты, кусты. Блеклые берёзы невидимо стелются в тумане, пока Янгаяс, переводя дух, искал взглядом нежданного пришельца. Тогда, до падения, он слышал странный треск и был уверен, что ему не могло показаться этого; сейчас же, не видя перед собой ни одного живого существа, он не понимал, что происходит, и где гигантское чудовище, сбившее с такой силой его с ног, и где Буря, когда он настолько нужен...

Где-то близко от него свистел кузнечик - поздний, из тех, что ещё не опал бездыханной тушкой от мороза. Вдалеке плюхнула вода - должно быть, сапоги само собой выбросило течением на берег, и волна сейчас придавливала их к песочному порогу.

Нет, нет, нет, - думал Янгаяс, - Ты только покажись...

Дав волю желанным силам магии, он способен был видеть лучше, стрелять дальше, бить сильнее и бежать быстрее, но даже эти способности не могли ему помочь рассеять туман или побороть невидимость. И всё же, он был готов стрелять  наперерез любому существу, которое бы только дёрнулось. Если бы, если бы оно только появилось, Янгаяс отомстил бы ему за сапоги, за потраченное время и за стремительно дёргающееся сердце, бившее в грудь колотушкой барабана. Это была его вторая ошибка.

Едва во мраке появился силуэт, он без оглядки на форму его пустил туда стрелу. Янгаяс ожидал услышать стон раненного кабана, вопль кикиморы или хрип необъяснимой бестии, но каково же было удивление его, когда вместо всего этого он услышал крик обыкновенной женщины!

- Мозоли карманного прыща! - выругался следопыт, бросившись по направлению раненной им девушки. Стрела попала точно в цель, как он и предсказывал, но могло ли оно быть, что этот нежный голос принадлежал отбросившему его существу?

Буря! Где ты, чтоб тебя, когда ты мне так нужен?!

В сумерках.

Если чем-либо ещё возможно было удивить человека, прошагавшего по лесной стороне с добрую половину своей жизни, то искать такое нужно в местах, не только нетронутых людьми, но и намеренно ими избегаемых. Как правило, предыдущие "проклятые луговины", перепройденные Янгаясом на три десятка раз, оказывались на поверку не прибежищем опасных дивов или ряфов, а гнездом термитов-лудогонок или каким-нибудь местом брачных игр голосистых ночных птиц. Конечно, сам Янгаяс в сущности из неподвластного человеку мира не способен был не верить - каждый день он был на грани, каждый день обращался к ним, не только зная об их существовании, но и напрямую пользуясь им. Встречались в лесах и настоящие чудовища - те самые, прибывшие когда-то с континента вместе с первыми людьми; больше всего их было, разумеется, в самих лесах мрачного Кудмаста - родины народа сатки и всех других народов, вечно сумрачных, туманных земель на восток от островов, где Янгаяс был всего лишь раз и лишь обдумывал ещё следующий поход туда.

Встреча с чем-то сверхъестественным, недоступным пониманию казалась неизбежным злом в деле первопроходца и одиночки-выживальщика, но всякий раз при этих встречах Янгаяс был сосредоточен и готов, а подле него всегда на страже находился бдительный и свирепый Буря, чьи клыки выкованы из серебра. Волки-верьгизы были созданы людьми для нужд людей, и даже одичавший зверь такого рода ценнее и сильнее любого оружия на свете; но просили ли сами волки, чтобы им давали разум? Желали ли они такого обращения, желали ли взирать на родичей, тщетно, низменно ютящихся в пещерах стаями, каждую весну производящих писклявое потомство, не в силах ни помочь им, ни облегчить их животные страдания? Даже вместе с хозяином верьгиз был и остаётся самым одиноким существом на свете, и теперь, когда Буря просто испарился в час нужды, Янгаяс был уверен, что для него пришла расплата за всё, что он наделал вместе с этим волком, за каждую убитую скотину или задушенных и разделанных для супа медвежат. Сами духи леса пришли, чтобы покарать его над этим озером за самый страшный из грехов - убийство человека. Двух человек он убил за свою жизнь. Второй умер в эту самую минуту от его стрелы.

Зачерпывая подозёрную всеми ложбинами меж пальцев грязь, одубевшими, одеревеневшими от холода ногами он бежал в туман, к поражённой им неведомой. Духи да простят меня, думал сам Янгаяс, пусть не пошлют они ко мне ни мести, ни страданий за случайность, сотворённую из незнания, в попытке самообороны, в попытке защитить себя...

Сколько бы ни было мстительных, ужасных дивов, на каждого из них неизбежно должен быть милосердный и прощающий.

- Буря! - не переставал он восклицать, - Ко мне, Буря!

Одни шорохи листвы слышались ему ответом.

С приходом сумерек из озера туманов пропала вся романтика, вся душещипательность природной красоты... оно, точно так же, как Янгаяс, онемело и оглохло, перестало излучать и запахи, и звуки, ибо как бы ни надрывался в этот момент сам следопыт, он понятия не имел о том, что горло его не издавало даже хрипа. Секунды были подобны вечности в этот момент; он сам не был уверен в том, что может увидеть, найдя подстреленную девушку, но точно знал, что чудовища не орут женским голосом, если попадаешь в них стрелой. Они не пищат, не плачут, ни молят о пощаде и спасении... как и сам Янгаяс.

- Где ты? - прошептал он, дрожащими руками опираясь о заиндевевший земляной покров, - Где... куда?

Это точно оно, точно было то место, что он видел так явственно, но кратко, отпустив изогнувшуюся шероховатость тетивы в полёт - была здесь и пегая берёза, угрюмо свисающая старыми ветвями в среде шипящего тумана, и пень, оставленный не топором человеческого дровосека, а совсем иным, могущественным древорубом, горним повелителем небес и грома Юкки, и не сталью, ломающейся от сильного удара, а непобедимой молнией...
Но не было под ними ни стрелы, ни девушки?

Где? Где она?

Куда подевался Буря?

Ни тела, ни следа, только...

Янгаяс провёл пальцами по ней.

Только кровь, расплывающаяся лужицей, по холодной, снежно-белым застеленной постели. Алый, алый бархат на простынях из тончайших шёлков...

Загребая, загребая ладонями этот жаркий бархат, Янгаяс так и не мог поверить, что на этом месте была жизнь, что кровь эта - принадлежит другому человеку. Скоро уже, скоро сюда сбегутся все хищники востока, чтобы попировать ею и соками её!

Да что со мной такое?!

Только сейчас он взглянул на самого себя. Руки измазаны кровью, снегом и землёй, и ботинок нет, и кожанка развязана наполовину, и даже лук он умудрился забыть там, откуда прибежал, бросив его, точно молнией ударило. Без самого главного оружия Янгаяс ощущал себя как будто уязвимым, но ещё страшнее становилось от мысли о том, что то существо, с которого всё и началось, существо, которое отбросило его губительным ударом, может быть всё ещё поблизости. Если только... его не погнал сам Буря.

- Здесь могут быть другие, - выдохнул Янгаяс, и только сейчас заметил, что изо рта вместе с дыханием вырываются клубы замороженного пара. Топор и нож послушно покинули прикреплённые ножны на широком поясе. Здесь не было ни жизни, и ни смерти - только лес, замороженный рано начавшимися снегопадами и озеро, испускающее туманы в мир вокруг. Здесь была - опасность.

- Уйруш, приведи добычу мне, - вновь обратился он к мифическому. Кровь на его ладонях была ещё тепла, и если принадлежит она реальному человеку, а не духу, с её помощью возможно выследить того, кому она принадлежит. Янгаяс закрыл глаза и вздохнул до самой глубины, позволяя железным испарениям наполнить его дубовые лёгкие и чрево. Мир вокруг стал предельно ясен и предельно прост: быть может, так видит добычу волк-охотник, не измеряя ни преград, ни расстояний. Всё растворилось, оставив только чёрный и изумрудно-яркую полоску красного.

- Теперь добыча не уйдёт!

Если бы он посмотрел в ту самую минуту на землю, обратно, где расплывалась алеющая лужица, то увидел бы, что красные нити охотничьего зрения указывают всё так же на него, точно женщина, которой принадлежала эта кровь, до сих пор лежит там, съёжившаяся от мучившей её боли, разрывающей суставы, мускулы и органы... если бы он взглянул туда, то всё сразу же встало бы на место. Если бы, но Янгаяс не стал туда смотреть. Его ждал новый, твёрдый путь в сторону того места, которое женщина эта называла домом.

И он точно был уверен в том, что сумеет отыскать её и ей помочь. Пока его верный волк рядом, вместе с ним, никакая нечисть не сумеет победить его.

В минуты ожидания не происходило чего-либо, что заслуживало внимание Янгаяса. Редкие вечноцветы увядали во затягивавшем пространство липком мраке, распадаясь из зелёного на чёрно-серый и совершенно чёрный. Очень скоро всякому человеку, не искушённому в мастерстве ночного видения, потребовался факел бы или иной светильник, чтобы видеть в расстилающейся тьме; Янгаяс ограничивался своим умением видеть самую малость больше, нежели пытался бы развести костёр. Очень скоро к бледному, подобному коже мертвеца туману примешался ещё один таинственный покров. Запахло гарью, обратил внимание охотник. Разве горит лес во времена года столь холодные? Одна только физическая крепость уберегала Янгаяса от холода, который доконал бы другого наглеца, посмевшего забыть обувь где-то в озере. Голые ноги, поджатые под утеплённые штаны, давно потеряли всякое чувство, включая также холод. В эти минуты трудно было думать о таких мелочах, как возможно подбитое здоровье - сила природы защищала его от посягательств извне гораздо лучше, чем огонь или даже валенки.

Со временем ожидания, достигнув полного расслабления души, к запаху гари прибавился и совсем другой, не вызывавший никаких благополучных ожиданий запах - палёная шерсть, дымящаяся на чьей-то обожжённой коже. Только одно могла означать такая вонь. Янгаяс был готов ко всякому, не потерял хватку, пребывая в ожидании хозяйки дома, но настоящий пожар, исключительное по опасности бедствие природы, оставлял его во всё более растущем недоумении и крайней неуверенности о том, что делать дальше.

И тут же, лишь задумавшись о том, каков смысл всех его дальнейших действий, он ощутил внизу живота иное, доподлинно знакомое ощущение созидания чего-то цельного, как новая жизнь рождается в чреве женщины, проходя через множество закономерно сложных стадий...

Буря вернулся. Это чувство - возвращение к истокам.

- Если он чувствует то же, что и я, это значит, мы воссоединимся очень скоро, - произнёс под нос Янгаяс. Он не рассчитывал, что кто-то может его слышать, но если лес, найденный им таким серым, таким душераздирающе неполноценным, мог чем-то окончательно заполнить дыру недоумения в его душе, то это мог быть в этот момент только женский вздох, нежно раскатившийся на самой-самой границе расширенного слуха. Всего одного раза потребовалось, чтобы Янгаяс немедля развернулся в его сторону - таковы реакции закалённого годами следопыта - и воочию убедился, что настал конец рассудку его и здравомыслию.

Как и прежде, на грани чего-то недоступного, сокрытого туманами и мороками, но приставшего усиленному зрению, в наступавшей темноте ему увиделась молодая женщина. Янгаяс не разглядел на ней ни крови, ни стрелы, но поскольку может носить белое платье след такой совершенной периной чистоты, не могло просто быть иначе, чтобы и это не была какая-то иллюзия. Быть может, его стрела и не попала ей в сердце или в лёгкое, она доподлинно поразила таинственную девушку, и только те, кто искушён в манне врачевания, способны даже встать на ноги после такого попадания.

Она не человек, задумался Янгаяс, призрак на границе реальности. Прекрасное видение приобретало в туманах большую, отчётливую форму, и вскоре охотник смог действительно убедиться в незамутнённой холодом или мраком красоте острого лица её. Девушка тянула и притягивала, сколько он мог видеть.

Но как ни силился Янгаяс придумать оправдание своему отточенному годами выстрелу, найти слов он был не способен. Янгаяс никогда не умел разговаривать с людьми.

Быть может, на этот раз придётся. Поднявшись снова на ноги, в последний раз он дал волю слабине - и тяжело вздохнув, побрёл в сторону таинственной фигуры опустивши руки.

Впечатление, испытанное Янгаясом от знакомства с божественною девушкой, невозможно было переоценить. Быть может, именно она являлась ему во снах все предшествовавшие этой встрече годы, обязывая двигаться вперёд, никогда не стоять на одном месте дольше нескольких недель, путешествовать по величавым островам и находить себя...

Если бы он упустил её сейчас, он никогда бы не смог доказать себе, что всё произошедшее за этот день было больше, чем обыкновенным сном. Нельзя было терять ни одной минуты. Не позволив девушке пройти и нескольких шагов от него прочь, он подбежал к ней и к своему же удивлению бросился перед нею на колени:

- Подожди, прошу тебя, о великий дух! - взмолился охотник перед лесной принцессой, - Не оставь твоего верного последователя в час нужды. Прости мне этот неудачный выстрел, покажи путь через туман. Не гневайся на человеческую осторожность...

Верьгиз не мог даже надеяться, что сумел бы оторваться от него. Не для того чудовище вытащило его из загробного мира, разорвав на части за мгновения до этого, чтобы затем оставить в покое и согласии - ему была нужна кровь Бури, и это было так же ясно, как луна блистает на полночном небе. Свет луны - это взгляд солнца в сеть из двух зеркал... отражаясь и меняясь, он таки достигает цели, пусть и в искажённом, ненастоящем виде. Если бы у чудовища было лицо, в которое возможно было бы впиться серебряными клыками и когтями, оно бы из такого зеркала взирало ласково и нежно, как человеческая мать. Так искажается облик истины представлениям об одном желаемом.

Если бы кто-то, но не волк, не сумевший овладеть симпатиями к роду человеческому, потерял на войне любимого или любимую, разве стал бы он искать его давно сомкнувший очи взгляд в зеркальном отражении здесь, сегодня и сейчас? Если бы безликое чудовище было прекрасною принцессой, а не жнецом душ для простых смертных, разве не смотрело бы оно в это зеркало днями и ночами, надеясь, что кто-нибудь ему откликнется? И тогда, прождавши долгие и утомительные сутки перед немигающей поверхностью из гладкой меди или чистого стекла, наверняка бы оно нашло в незамутнённой глади вторую пару глаз, решившую ответить ему из глубины приветом?

Чудовище умеет ждать так, как не умеет ждать ни один из смертных. Если судьба, обыкновенное предположение или воля случая заставили б его прождать вечность на брегу заточённого в смертном хладе озера, оно бы решилось это с той же лёгкостью, с какой решается на все убийства. Ему не нужна причина, чтобы ждать пришествия людей и убивать их беспощадно и с довольством - так не нужна причина потерявшим первую любовь в огнях войны, чтобы ночами высматривать в зеркалах отражение забытых глаз...

Но нет, он, демон этот, не единственный, кто способен ждать. Есть и другие демоны, не отягощённые человеческими чувствами и не связанные клятвами, не видящие вины в убийстве, наслаждавшиеся охотой так же, как и он... Когда один демон видит в другом лишь незначительную кляксу и желает разобраться с ним, как с мерзкой мухой, второй демон не простит первого навеки.

Быть может, это Буря сейчас убегал от чудовища по извилистому лесу, перепрыгивая через вывернутые наизнанку корни вековых дубов и присоседившихся рядом сосен, он видел это не как бегство, а как подыгрывание будущей жертве, посчитавшей его уж пойманным. Так верьгиз делал с узкозрячими людьми, притворяясь обыкновенным волком и заманивая их самих в ловушки. Допустим, на сей раз добыча была опасней и крупней... ничто не будоражит более радостей охоты!

Не будь Буря разумным, он не оценил бы всей иронии ситуации. С подобной скоростью восстановления они могли бы сражаться очень долго, возможно, даже несколько недель. Серебряные клыки разъедали тьму внутри чудовища, но остробритвенные лезвия не жалили, как серебро, а разрывали на куски. Как бы высоко ни оценивал волк свои шансы на победу, по всем определениям его невидимый противник был значительно сильнее, и вступать с ним в открытый бой было бы новым, изощрённым видом убийства самого себя. Однако... Тьма внутри них обоих давала в таком столкновении Буре изощрённое преимущество. Используя родной элемент нападающего существа против самого него же, он был бы способен победить его, забрать и поглотить его эссенцию, став затем сильнее - так всегда происходит с существами, чья сущность пребывает на самой грани между этим миром и потусторонним. Чтобы победить в столкновении всевышних сил, нужно подмять под себя сок мощи противника и разорвать его на части; нужно стать сильнее, чем он когда-либо только был...

Одним прыжком забравшись на чёрный в поздних сумерках пригорок, верьгиз перешёл в теневое измерение. Так, как всегда делал это, собираясь вдруг атаковать - но желал ли он атаковать на самом деле?

- А вот и ты, - довольно проблеяло чудовище, - Твоя кровь - достойная добавка силе Покорителя.

Если бы Буря умел говорить по-человечески, он бы назвал его помойной рюгвой - так всегда выражается Хозяин, когда попадает мимо цели. Буря, однако, не имел намерения промахиваться в этот раз. Кто знает, на что способен разъярённый волк? Само время оказывается для него коридором замка, связывающего крепость настоящего с твердыней прошлого, что уже когда-то было, и будущего, которого не будет никогда или которое наступит - то никогда не волновало Бурю. Вступить на путь коридора времени было не сложнее, чем вздохнуть. Мир мерцал вокруг него разноцветными звезда́ми - это бушует космос на пути к неведомому, предваряя то, что впитывает себя Буря с каждым шорохом вороновых лап. Энергия бесконечного астрала... очищенная тьма, которую нельзя вкусить внутрь себя. В прошлый раз демон леса вытащил его отсюда, применив недоступную его пониманию возможность. Но сможет ли он сделать это вновь, если Буря покинет не только человеческую реальность, но и время, в котором они физически находятся? Пройти через заслон, отделяющий потоки времени, оставалось так же легко, как и до этого. Именно там, в тёмных уголках прошедшей реальности, верьгиз сумеет отыскать силу, доступную одному лишь богу - и став всесильным, одолеть чудовищного духа в настоящем. Если потоки времени, окружившие его, не сомкнут над верьгизом мстительные сети гибели...

Всю жизнь Янгаяс грезил о встрече с величественным, незамутнённым существом, называющимся духом. Некий фундаментальный поиск, им означенный для самого себя, вечность назад превратился из символического в основополагающий - найти истинного духа было для него задачей большей, чем найти себя или место, в котором можно осесть до глубокой старости, в ощущении простых комфорта и снующих рядом близких и родных. Поиск дома, который, как он понял, был всегда, везде и вечно вокруг его немытого и пропахшего землями тела, никакого значения не имел по сравнению с нахождением чего-то высшего, значительного и прекрасного. Этот поиск, знал Янгаяс, не был таким беспочвенным, как потуги людей смастерить из себя в течение жизни нечто невозможное. Духи реальны, говорил он себе. Если человек может общаться с ними, как с настоящими друзьями, значит, он может просить их, как друзей, об одолжениях.

Просто... верните ей жизнь, - надеялась охотничия Совесть, - Зачем она убила себя с горю?

И хотя Сознание охотника никогда не задумывалась об этом, девушка, звавшая себя когда-то Марге, никогда бы не смогла поступить иначе. Янгаяс покинул её из трусости, бесцельно, и в лесу смерть ждала его бы так же гарантированно, как и её, если бы стечение ряда обстоятельств - незаслуженная им удача. Марге не могла без него жить. Он не мог жить без неё. Некоторые вещи невозможно изменить - такие, как её смерть или его. Но если бы хоть на мгновение... если бы всего на один день - ничто по меркам неба - она вернулась в мир, и он бы смог спросить её, почему она то сделала, быть может, и сам охотник сумел бы для себя понять, почему он совершил то, что было им совершено когда-то. Вещь, которую он никогда не понимал. Как и прекрасноволосая Ауне... почему он убрёл странствовать по острову? Чем так привлекли его зимние леса, что ради них он бросил единственного человека, который его по-настоящему любил, и отправился на поиски единственной и верной гибели?

От слова "любил" Янгаяс вздрогнул. Не так он представлял себе мысли в сумеречный час. Если бы ночной холод, спускавшийся с небес на землю, имел над ним какую-либо власть, он мечтал бы укрыться с блистательною девушкой в её разваливающемся доме и переждать морозы, пока мгновение утра не обует мир в подошвы оттепели, и мрак и бездна пропадут, оставив место одним лишь лучезарным светам. Нет. Пламя подбирается к ним, а он, как дурак, не считает, что имеет права входить в чужой дом без приглашения - какой бы хибарой и халупой он ни был на его дикий взгляд.

Сюда не достижимы тени и туманы озера. Что препятствует чудовищной, необъяснимой сущности наброситься на него прямо же сейчас? Был ли это присносущный Буря, сражающийся за его жизнь в это мгновение? Охотник в вечности и охотник в глубине всех мраков мира... если слова Ауне правдивы, немногое отделяет сущность верьгиза от подобной твари, представляющей для них всех страшную угрозу.

Разве мой лук может поразить то, что нельзя даже увидеть?

Янгаяс задумался. В эту минуту он сам как бы был вне времени. С наступлением темноты в лесах всё замирает, и любая кочка, или пень, оставленный когда-то бурей, становятся удобным для него седалищем; оперевшись на одно такое, он размышлял над своей возможностью выбраться отсюда целым и, по возможности, живым.

С одной стороны, у него были "зачарованные" стрелы, поражающие силой колдовской стихии. Настоящая ли это ворожба? Так, грязный трюк. Вероятно, с небольшим усилием они могли бы поразить то, что невозможно ни ранить, ни убить, раз уж на то пошло, даже и увидеть бы нельзя. Впрочем, стрела, торчащая из воздуха, становится всё более притягательной и примечательной из целей. Но как первоначально увидеть такое невозможное и всемогущее, казалось, существо?

Янгаяс мог бы применить силу колдовского зрения. Верно, имея образец крови какого-либо живого существа - он не был уверен, однако, была ли эта бестия живой - он имел возможность отслеживать его следы почти куда угодно. Быть может... быть может, Ауне способна помочь ему расправиться с подобной тварью. Самый трусливый из охотников откажется от нового трофея - и вся осторожность, вся предприимчивость Янгаяса, боящегося иногда даже своей тени, исчезает во мгновение, как только у него появляется новая, категорическая цель.

И было ещё одно средство... конечно, к нему можно обратиться лишь как к крайнему...

Топор Янгаяса выручал его в тысячах ситуаций. Он практически неразрушим; заточить его абсолютно невозможно и не имеет смысла, потому как любой камень, прикасающейся к его стали, сам истачивается, стоит лишь провести по нему острейшим лезвием. Если существует способ ранить то, что нельзя увидеть и к чему нельзя даже прикоснуться, то Нямош оставался, полагал Янгаяс, единственным надёжным способом. Это топор, сущий угрозой для всех ряшев.

А что подумает эта дева-дух, увидев, что я тут до сих пор сижу?

Эта мысль отвлекла охотника. В самом деле, не видя женщин уже как лет эдак пять подряд, он несколько разомлел и соскучился по их теплу, и даже видеть рядом с собой одну уже было определённым, так сказать, невкушённым удовольствием. Охотники сатки приносят своим женщинам добычу - так всегда полагалось. Быть может, она из другого рода племенников, это было не настолько важно. Лучший гарант того, что даже во сне она бы могла обратить на него внимание - это принести ей голову невидимой твари на блюдечке из золота.

А как же Марге? - вступила снова охотничия Совесть, - Ты разве забыл, что с ней произошло, когда ты вдруг решил сбежать?

- Нет, не забыл, - Янгаяс выдохнул, - Я не забываю этого ни днём, ни ночью. Но пусть будет мне известно... если женщина решит поджечь себя и дом, в этот раз я сгорю с ней.

И как была поразительно реальной эта ситуация из многих!

Гарью пахнет... скоро мы все будем тут гореть.