Коллективная РПГ

Объявление

7001 год мироустройства. 1001 год Имперского календаря. 4-й год правления Арвейга III.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Коллективная РПГ » Город Иоганна Гюнтера » Привал (I)


Привал (I)

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

13-е сентября 1001 года по календарю Северного Кальцедона.
Двенадцатый год правления Лучезарного Властелина Цин И-го.

Холод стоял лютый.

Было бы непримерно мало описывать подобное состояние погоды такими короткими словами, но, если так представить, только дурак бы не заметил такого беспрецендентно опасного мороза, какой сковал своими ледяными шёлковыми нитями всё побережье континента Гласиос. Холод жалил, травил и пожирал, вытягивая силы даже у самых сильных из участвующих в экспедиции - его экспедиции, экспедиции Яноса Бартоломью, и даже самая могущественная магия не смогла бы помешать его распространению всё глубже и глубже в их тела.

Определённые меры по защите от него, конечно, были приняты. Искушённости Яноса в магическом искусстве хватало, чтобы создать для каждого члена его обширного отряда индивидуальный оберег, сохраняющий тепло в остаточной, доступной для поглощения в любой момент форме. Это была вещь хотя и одноразовая - раз уж ей требовалась длительная перезарядка - но на редкость эффективная, и носили её участники экспедиции прямиком под всеми шкурами, на промерзающих телах и жаркой коже. Когда же оберег насыщался энергией их драгоценного тепла, её избытки с небольшой подачи Яноса, не любившего щадить собственных сил на эффективность экспедиций, сам собой согревал только дополнительно.

Всего одному члену их отряда не требовался этот оберег. Хуррокк, представитель расы апнабакусеовидов, вечно прячется под толстенными слоями меховой одежды. Даже лицо его (или то, что должно у него быть вместо лица) сокрыто ими, и довольно очевидно, что такому, как он, не требуется ни лишнего тепла, ни даже какой-то "дополнительной" поддержки, которую Янос мог бы оказать ему.

Экспедиция проходила уже три недели. За это время они потеряли четырёх, но приобрели необычного проводника, местного янверка, где-то выучившего языки с большой земли и довольно бегло на них шпарящего. По каждому из умерших Янос горевал так, будто это был его самый близкий друг. Ничего более он не мог терпеть, чем смерти людей, которым он обещал личную защиту, и даже хотя эти самые смерти казались ему абсолютно неизбежными, он едва ли мог не обвинять себя в них. Ибо это был не холод, что доконал этих четырёх, а самое обыкновенное, безалаберное, человеческое же отношение, которое он был обязан сам предусмотреть. Это была жадность.

Когда экспедиция начала давать первые плоды, и пейзажи безжизненных пустошей сменились печальными и мрачными видами Ледяного Города, в стане путешественников появились первые сумятицы. Поссорившись из-за какой-то безделушки старого народа, которой Янос не мог бы найти даже практического применения, они перебили друг друга и вызвали целое море негодования у всех остальных.

Одна лишь Дея, вечно молчащая, скорбная и невидимая Дея не сказала об этой ситуации абсолютно ничего.

С того момента прошла ещё неделя, и наконец, миновав окраинные местности колоссального города старого народа, названного Яносом в честь сводного брата девушки, они добрались до центральной кафедры. Холодные выси ледяных башен и домов молча глядели на них из занебесной высоты, пока Янос и его экспедиция раскладывали вещи. Штурм Ледяного Города - опасное занятие, и если они хотят сполна выполнить цель своего долгого пути и разыскать, наконец, сокровища затерянного Афероза, им необходимо хорошенько отдохнуть. Время течёт, они разыскали множество покинутых сокровищ, нашли неисчислимое число проблем, но всё ещё не забрали то, за чем пришли сюда. Им предстоял спуск в самые недра Ледяного Города.

Они поставили вновь лагерь, разложили палатки, разожгли огни. Магия Яноса помогает автоматизировать процесс, но и у неё всегда были свои ограничения. К тому же, каждое, даже самое незначительное использование магической энергии вкупе с постоянной поддержкой охранных заклинаний, щитов и оберегов утепления истощало мага, до сих пор не сумевшего воссоздать технологию кристаллов сохранения. Вероятно, эти обереги - одна из многих идей его уставшего от бесконечных неудач обессиленного разума, желавшего хоть как-нибудь приблизиться к разгадке. Но даже так, они были эффективны, и в невероятном хладе Города Иоганна Гюнтера даже самая маленькая искорка тепла помогала спастись от ужасов ночи.

Когда приходить ночь, свет пропадает насовсем. Если можно вообразить себе самую тёмную комнату из всех, где не видно движений даже своих рук, то Ледяной Город вполне соответствовал пугающему облику её, и только снег да мутно-голубые стены древних зданий ещё мерцали в красном пламени костров их экспедиции.

В каждой палатке располагалась своя жаровня, подпитываемая точно так же магией Яноса Бартоломью, как и все другие многочисленные их приспособления. Жар этой печки в условиях идеально герметичной палатки позволял практически нагишом гулять по тёплым шкурам, пока человек не прикасается к её стенам. Можно согреть воздух, но нельзя согреть то, что напрямую защищало их от снега и бесконечных вьюг.

Палатка Яноса включала в себя ещё и лабораторию, где он исследовал артефакты экспедиции и найденные в заброшенных домах свидетельства существования старого народа. Необходимость переждать ночь не обнадёживала его, и тем не менее, наконец-то подойдя к цели своего путешествия так близко, он не терял ни уверенности, ни самообладания. Длительные путешествия сделали его терпеливым и спокойным, рассеяли то самое, что он называл в себе "удачей истинного авантюриста" и что позднее считал за обыкновенную гордыню. Сейчас он был готов маршировать до победного конца, не забывая о том, в чём заключается его истинная цель.

В Ледяном Городе он собирается отыскать секрет бессмертия.

http://s9.uploads.ru/oAI59.jpg

0

2

13-е сентября 1001 года по календарю Северного Кальцедона.
Двенадцатый год правления Лучезарного Властелина Цин И-го.

Продолжительный вздох…
Обстановка давила на него. В такие моменты, когда ты остаёшься наедине с собой и не на что отвлечься, ты ещё сильнее испытываешь то самое чувство в груди, чувство рвущихся наружу эмоций, не находящих своего выражения. Орк всегда держал свои эмоции внутри, никому их не показывая, никому не раскрывая самой уязвимой части себя.

Горбаш сидел посередине маленькой палатки, отопляемой магией главы экспедиции. Хотя магия и создавала воздушный вакуум, за палаткой всё равно были слышны натуги вьюги, рвущей и мечущей, стремящейся смести всё на своём пути. Было слышно её вздохи, когда она, проигравши палатке, разрезалась её сводом надвое. Горбаш сидел на коленях, сняв все доспехи и оставшись лишь в поножах. Кроме вьюги тишину маленького убежища нарушал только лязг металла. Чтобы себя хоть чем-нибудь занять, орк проходился точилом по своему длинному одноручному клинку, но это не помогало…

Взглянув на любого орка, вы увидите бурю, бурю эмоций, настолько сильную, что эти эмоции будут вас сокрушать и даже проникать внутрь вас, замещая ваши эмоции – на их. Можно смело заявить, что орки самая вспыльчивая и импульсивная раса, так всегда было и так всегда остаётся, но этот орк… точнее полуорк…
О да, обстановка по правде давила на него, и заставляла вспомнить, заставляла думать.

Горбаш родился неподалёку, в трёх неделях пути отсюда, на скальдском острове. Его мать, Фрокки, жила там и работала в трактире помощницей его держателя, особо не жалуясь на свою жизнь. В один день всё изменилось, когда на остров приплыли орки клана Пылающего Ока. Этот день был решающим в судьбе Горбаша, потому что именно в этот день познакомились его мать Фрокки и отец, вождь клана Пылающего Ока, Зогг. Спустя год, у них родился ребёнок, полуорк – получеловек.

Cчастье их длилось недолго, уже через три года родители Горбаша рассорились и союз их стал невыносимым. Зогг принял решение, и решением было уплыть. Уплыть, и забрать вместе с собой сына, наследника клана Пылающего Ока. Так Горбаш оказался в Ферроте, во владениях клана. До шестнадцати лет отец учил своего наследника военному мастерству стратегии и искусству боя, пока в один день ему не пришлось бороться в очередном, но в этот раз особенном поединке за право быть достойным звания вождя. В тот день Горбаш лишился отца, а новый вождь присоединил к клану ещё одно племя и послал юного полуорка им как мальчика на побегушках. С тех пор Горбаш был постоянным объектом насмешек, нетерпимости по поводу его смешенной крови. В эти дни Горбаш ожесточился, и нельзя было больше узнать в нем прежнего юношу.

Спустя два года Горбаш ушел из клана и отправился обратно к своей матери, на остров, но нашел вместо неё только доску с выгравированном на нём имени. Её дом забрал ярл, а её истощенный бедностью труп захоронили в одной яме с другими нищими.

Сейчас, находясь в заточении в вакууме тёплого воздуха, Горбаш чувствовал себя еще паршивее. Когда ты находишься в маленьком пространстве, где есть только шкура, да маленький источник света, тебя начинают постепенно пожирать. Кусок за кусочком. Это жгучее чувство, поднимающееся от солнечного сплетения к самой макушке. Боль. Боль утраты. Боль бессмысленности всего что было и всего что будет. Осознание. Осознание своей ничтожности, осознание, насколько ты жалок и беспомощен по отношению к своей судьбе.

- Аааааргх – Горбаш закричал во всю глотку и обрушился на пол, ударив землю своими огромными кулаками.

В нашем мире есть множество вещей-мгновений. Чтобы увидеть их, нужно быть умудрённым счастливчиком. Мало живых существ может похвастаться свидетельством одного из таких зрелищ – слёз орка. Опустив вслед за руками лоб, Горбаш приоткрыл клыкастую челюсть и стал, сотрясаясь, жадно хватать воздух. Из его глаз текли и текли слёзы. Как река, у которой не найти начала и конца, слёзы полуорка не собирались останавливаться. Горбаш ещё раз, вскрикнув, со всей силы ударил руками землю, используя самый большой размах, каким могли похвастаться его руки.

Остыв, орк завалился набок. Дыхание начало постепенно приходить в норму, а от рек на его лице остался только их отблеск. Горбаш перевернулся на спину. За стенками палатки всё так же гудела вьюга. Полуорк смотрел, не отводя глаз, на свод палатки над его головой. Он смотрел. Смотрел и думал.

Отредактировано Горбаш (2019-08-25 22:36:22)

0

3

Тогда же.

Маленький макк говорить много, чуть-повыше оркк говорить слушать. Чуть-пониже оркк думать. Совсем-низко кукк спать.

Куррокк слушать и спать не, Куррок думать не. Куррокк ждать!

Банабокусеоб сказать в, долго приходится Куррокк ждать должно. Куррокк ждать готов всегда. Куррокк ждать раньше много, Куррокк ждать позже много. Круговорот природы - в рыбе!

Цок-цу-кок, рыбок приволок не. Куррокк рыбок приволок, Куррокк кушать большой бок. Но никто не должен увидеть его рот!

Рыбки кончились, а новых найти не. Вокруг Город, маленький макк говорит. тут рыбы водится не. Курокк верит не, глаза но обманешь не. Но никто не должен увидеть его глаза!

Куррокк по лагерю ходит, Куррокк по сторонам смотрит. Слова холод он знает не, холода он чувствует не. Маленькие макк и другие, маленькая самка, чуть-повыше оркк и чуть-пониже оркк, совсем низко кукк и прочие знают. Холода они боятся. Глупые, Куррокк думает. Шкура его от холода защитит, шкура и мех холод пропустят не. Боятся надо не! Но никто не должен увидеть его шкуры!

Куррокк слоняется. Самка человекк его привлекает не. Куррокку большие, мохнатые апнибуккосаи нравятся, с жарким молоком и гладенькими подушечками на тяжёлых ступнях. Что маленький макк в ней откопал? Куррокк видит ничего.

Ночь опускается. Ночи долгие так далеко по бок от солнца. Куррок на пятке у солнца родился, куда солнце опирается, когда встаёт. Его Харракк на голове у солнца, куда оно ложится, когда пора всем спать. Но Куррок спать хочет не. Он спать умеет и ходить одновременно. Это маленьким человекк и другим ночью спать нужно.

Куррокку скучно. Он тепло любит не, оно его раздражает. Веселья хочется. Куррокк с маленьким макк поговорил, путь на завтра обсудил. Кто в экспедиции самый волосатый?

Оркк-поменьше, думает Куррокк. Он язык оркк знает не. Его это смущает не. Он поговорить хочет. Главное - не показывать никому лица!

Темнеет. Буран стремительный, подгоняет вдаль. В лагере палаток двадцать, везде огни горят. Куррокк запах оркк знает. Куррокк по запаху его найти.

- Hailequagaiq, - Куррокк услышал, когда в палатку вошёл и вьюгу внутрь пустил, - Shakroidver!

Шакройдвер знает Куррокк не. Но Куррокк умный, он знает, что оркк раздетый мёрзнет. Куррокк палатку захлопнул, снова душно стало.

- Нижайше приветствую добросердетельного господина, - так Куррокк приветствовать научили, когда чем-то расстроил, - Да будет ныне, присно и во веки веков Господь с вами. Куррокк сказал правильно?

Куррокк развлечения любит особливо.

0

4

Несмотря на то, что герметичность нарушилась всего на пару секунд, палатка в мгновение начала напоминать своей температурой льдину, перестала чем-либо выделяться на фоне этих мертвецки холодных просторов.

– Что ты творишь, Отморозок? – Горбаш резко сел, его мышцы заледенели от неожиданно влетевшего холода, заставляя его застыть, не в состоянии двинуться.

Термическая магия не заставила себя ждать, и спустя считанные секунды палатка стала возвращаться к температурной норме. Горбаш отвернулся, недовольно цокнув.

Я давно понял, что выбрал труднодостижимые маленькие радости. Сколько бы я не пытался, у меня редко получается достигнуть покоя, уединения. И даже здесь, на этой огромной льдине, где на много километров ты не найдешь ни одного человека, я всё равно не могу остаться один.

Полуорк встал, всеми его движениями выражалось спокойствие и статность.

– Так что тебе нужно? – Горбаш поставил руки в боки, смотря прямо в глаза местному аборигену, теперь уже не глядя на него снизу вверх.

0

5

Куррокк настрой оценил не. С духом собравшись, на оркк он посмотрел и, головой покачав довольно не, с максимальной убедительностью продолжил немедленно и бодро:

- В племени нашем гостеприимство - всё есть, - Куррокк говорил, а оркк слушал, - Но племя - слово плохое есть, Куррокк любит не. Куррокк ты понимаешь? Куррокк надеется, что да.

Голос Куррокк по меркам всех людей неприятным казался, "гундосым" и "гнусавым". Куррокк согласен не. Он любую самку апнибуккосаи привлечь может, если запоёт.

- Что едят оркк? - Куррокк по слогам спросил, зная не, поймёт ли его оркк, а если поймёт, то пусть окончательно поймёт, - Никогда об оркк слышал не! Оркк - расскажи! А Куррокк на обратном пути поймает, когда склеп подземный зачистим вместе.

Склеп... насагабакк! Они слышали о склепе не! Куррокк проболтался!

0

6

– Да, склеп…

Склеп с его таинственностью и гарантированными начальником богатствами. Так и не понял, что это за город, склеп. Я просто, ну знаешь, иду. Плыву по течению.

Хочешь меня уважить? Я даже не знаю, что у вас тут на севере водится...

Горбаш в задумчивости начал поглаживать свой щетинистый подбородок.

– А знаешь что? Видел я у вас таких зверюг…

Заметив на себе внимательный взгляд, Горбашу захотелось максимально понятно объяснить свою мысль.

– Клыкастые такие, толстющие – объяснял Горбаш, сопровождая свои слова жестами – Ну, вижу ты понял. Кишка не тонка такого поймать? – полуорк развернулся и отошел к другому краю палатки, хитро улыбаясь.

Хочу проверить силу здешних «суровых» жителей.

Отредактировано Горбаш (2019-08-27 21:16:44)

0

7

Саркастически чрезвычайно, Куррокк оркку ответил:

- Здесь ты такую зверь видел ежели, глаза твои острее Куррокка. Куррокк такую зверь видел здесь не. Куррокк раскладом дел таким недоволен сильно. Оркк неужели такой глупый?

Куррокк целые недели боя хорошего видел не. Куррокк кулаками померяться с оркк желал бы. Если сил много применить, оркка разозлить можно чрезвычайно.

- Тонка кишка поймать Куррокк, когда Куррокк оркк будет морду начищать?!

Пути северных дикарей неисповедимы. Воистину так.

0

8

В сердце хаотичного потока мыслей, называемого Деей сном, родилось холодное видение.

Голубоватое свечение, сдерживающее то пламя, не приносящее ей ни тепла, ни радости, окутывает воедино их вуалью. Бредут они, она знает, по ледяному полю; они опустошённые, потерявшие и радость, и печаль, они боятся сделать ещё шаг и потонуть в глубокий снег, они крепко, крепко связаны друг с другом до того, что даже мысль о разъединении вызывает не желание завершить скорее их обоюдную пытку, а высекающий всплеск боли, что мечта, до того крепко, явственная хватко их мечта прекратить холод, этот мёрзлый вымораживающий ад, мечта, приличествующая любому человеку, скованному на ледяном поле под всеми ветрами, выскабливается из головы так же мерзко, как бритвою скребут по гладко полированной доске человеческого разума.

Ветер бушевал уже неделями; шторм и снег заносил их с головой, а она не могла даже понять сперва, был это сон или её жизнь последние несколько недель. Когда кошмар приходит из реальности за нею в дрёму, она обращается пленницей своих воспоминаний, и они гложут её, как когда собака изгладывает уже сухую кость. Костяшка её мыслей совсем закоченела. Во сне она видит их, бредущих через ледяное поле так бессмысленно и глухо, как могут только брести люди, отжившие своё на этом свете.

Она уже видела этот сон когда-то, в её прошлом, когда горе казалось кусками настоящего, а не единственной и вечной её реальностью, теперь только он повторился иными, иссиня-бледными красками палитры. Замурованная в снег по пояс, она не может двигаться; не может даже дышать, обжигая носоглотку леденевшими парами. На ней нет одежды, а может, и была, как тогда когда-то, а он сам возвышается над нею - невозможно! - такой же бледный и же мёртвый, как она сама...

Взметнувши очи вверх, она не обнаружит солнца. Не будет и луны-поганки на сплошном серо-чёрном небе, залитым снегами. Всё кругом поглощает прах; она одна, погасшая, обессиленная, тонет в урне праха, обжигающего обнажённую мертвецки кожу на её плечах. Как стонет жёлтая старуха во мгновения агонии, она выдыхает мёртвый пар, клубами твёрдокаменного льда опадающий тут же на пальцы на её ногах, и давит их, этот чёрный пар, отрывает палец за другим, пока лёд спаивает кровавые обрубки с вином краснеющими и клеймом выжигающими снежинами на ногах и подле них. Это теперь её могила. Ледяная. Хрупкая. В белом забвении свернувшегося из-за холода белка пусты мысли, пусты чувства в её издыхающих глазах. А он будет стоять над нею, вперив немигающие и опустошённые в её, погасшие уж навсегда.

Не смогла.

Серо-голубая девушка тянет к нему руку, и замёрзшая плоть отрывается от сухожилий. Она чувствует, как конечности уползают от неё в стороны цельными ледяными паука, и тошный крик умирает в глотке, лишённой связок, мышц и даже языка - его ещё вчера отсекли ей раскалёнными щипцами, вырвав сперва зуб за зубом...

Не смогла спасти его.

- Когда я был жив ещё жив, - говорит живой мертвец, - Ты уже знала, что я обречён на гибель. Ты чувствовала это.

Если бы холод уже не терзал её так сильно, она бы уткнулась лицом в лёд, чтобы этого не видеть.

- Убив меня, ты позволила ожиданиям, тобою сотканным, стать единственной возможной реальностью. Ты освободилась. Ты почувствовала облегчение.

Её слёзы замерзали ещё в затвердевшей коже на лице, постаревшем, как у всех старух на свете старух. Она не могла рыдать - иначе какой тогда незамерзаюшей жидкости течь по её продольным венам, как не горьким слезам её?

Она не могла изменить. Не могла. Ничего изменить.

- Как жалко. Я разве стал тебе... не нужен?

Каждую ночь она видела то, что не была способной поменять. Каждую ночь ей представал человек, которого она не смогла спасти, рассказывая ей об его к ней ненависти и насмехаясь - смеясь безумно, как демон из преисподней. И каждую ночь...

Она, Дея рыдала, чувствуя правдивость во всех этих повторах. Её имя - хочется забыть. Недостойная. Жалкая. Наедине с собой лишь она могла произносить эти слова. Неизменность, безысходность, постоянство горя. Слабость. Беспомощность. Изнеможение. Несовершенство. Истины, которые она почувствовала и избрала, потеряв все остальные - и истины, заменившие то, что было для неё когда-то счастьем и надеждой; смена полюсов, сделавшая жизнь адом. И каждую ночь, просыпаясь с криком, она всегда роняла слёзы и молила, одной обуреваемая мнимою надеждой, что когда-нибудь все слёзы внутри её вен закончатся, и она замерзнет во все уж навсегда.

Ей не было тепло. Она лежала раздетая и беззащитная, полуприкрытая одеялом, в жаркой, как третье пекло ада, непроницаемой для ветров яранге, и не чувствовала в ней ни тепла ворожбы, ни множества слоёв мехов. Если бы могильный холод мира за стенами мог проникать через зачарованные шкуры, она не ощутила бы его хоть как-либо-то ясней или же проникновенней, чем он окутывал в эту минуту её тело. Холод... проникал в ней сквозь пока целые ещё пальцы на ногах, проистекал по щелям, по неистово бьющимся венам нашпиговывал её сердце ледяными нитями и разрывал на множество кусков голову печалью. Слова не могло покинуть уст её; она замирала, дрожа, под разрытою постелью, и уже только вздохи ужаса раздавались в затенённом её ночном жилище. За покровами яранги неистово визжала вьюга, бегущая под страхом смерти; под покровами мехов трепетало сердце, разбитое в бессмысленности мира.

Каждую ночь... - говорила он себе, - Может быть, не каждую... когда сумрак заходит за верхние пороги дня... когда солнце исчезает, и огни севера затухают в буре... тогда - только тогда, и не когда мир в кровь исходит по другому, - каждую ночь я вижу этот сон. И каждое утро я говорю себе, что не может быть, чтобы он... Йоган! - мог наставлять на меня несправедливую вину!.. но каждый день, забывая про ночное, я смотрю в глаза всех окружающих меня и не вижу в них ничего того, что видела в его глазах, и люди, как будто бы, не знают о моём грехе... они не знают, и не видят, и не чувствуют! чувствуют того, что испытываю я, когда смотрю на Его призрак, объятый снежной бурей. И каждый день... я должна быть сильной и действовать, как сильная, как человек способности... но глаза... эти глаза, и злая вина в них! как, как, как вообще я могу быть сильной, когда каждый день каждый раз заканчивается, и каждую ночь я возвращаюсь к этому?!.. Как мне перестать видеть его мёртвые глаза?!!!

И пятна крови на разодранном проклятиями теле. Обезображенное марево, наряженное в изрубленные гладами лохмотья. И глаза, немигающе зависнувшие в мраке. Его, Иоганна, зеленистые глаза...

Холод пробирается всё глубже. Она сбрасывает одеяло, так же немигающе подбрасывает в потолок заледеневший  болью взгляд, и с ужасом видит в темноте всё больше страха и всё больше ненависти, и всё более темнота кажется ей отражением самой себя - невидимой, когда нет света, и невидимой, когда свет есть, несуществующей, развоплощённой, предвещаемой, но никогда не чувствуемой. Тень есть спутник света. Когда нет света, нет и тени...

Что же делать, если её свет уже погиб?

В Городе Иоганна Гюнтера мы найдём ответы на каждый из вопросов, говорил он. Из всех названий, которые мог выбрать человек для сосредоточения мировой заброшенности, чтобы загладить вину перед погибшими товарищами, он выбрал самого незнакомого ему, самого от него далекого из всех. Янос, он... никогда не отличался тактом, и даже если желал бы очаровательным, оставался отчаянным и горьким шутником. Город Иоганна Гюнтера... он действительно назвал его этим именем так, просто так, чтобы посмеяться? Чтобы загладить вину или посмеяться - он сделал это не ради него совсем, и не ради её обязательства перед ним, уже погибшим. Дее показалось, он это сделал для неё.

Из всех людей, сновавших вокруг Сюэнь Алюэ, именно он смотрел на неё более всего. Отвратительное порождение кровосмешения, чёрная бестия, разводчик и матка для чудовища, зреющего внутри её завёрнутой в бинты руки, она привлекала самые разнообразные из взглядов - мерзких, приторных, подозрительных и даже похотливых - в мире всегда доходит и до этого. Человек бьёт и насмехается, но если ты слаб, он возьмёт тебя - силой, покорит и обуздает - силой, всё время услаждая взглядом бестии. Только Янос смотрел на неё по-человечески. Только в его глазах она не находила отражения глаз Йогана, как находила отсутствие отсутствия кажущегося ей отражения в глазах всех прочих - и боялась этого.

Всё так запутанно... всё постоянно так запутанно... - она перевернулась на бок, положила смятую пуховую подушку позади под спину, как стену, на которую можно осесть больному и уставшему, - не кажется ли само собой разумеющимся, что я вновь Его увижу в городе, названном по его фамилии и имени? Холодный ум мне говорит, что нет... но почему? Зачем, Янос? Зачем ты назвал его в честь Иоганна? Мне нет мысли беспокойнее, что он может быть где-то поблизости... притаившись в снегу... даже спя в нём, меж разрушенных цельноледянных колонн гигантов... один, в вечном, вечном холоде. Прямо же как я. Как я. Как я.

Её мечта была убита. Дея потеряла не его, а естество, наполнявшее счастливыми мыслями, радостью и домовым теплом каждое воспоминание о нём. Она потеряла не тело, а саму душу его, его спокойное и нежное присутствие подле себя, и оставалась ныне так же безутешна, как в тот преданный всем проклятиям и анафемам день, когда завершилось решающее противостояние сил разрушения и сил мира, и их силы мира одержали триумфальную победу. Если существует сила, которая может вернуть его ей, если она не вернёт ей тех благостных мгновений... что же. Ещё хотя бы раз обнять серое заострившееся тело лучше, чем более не касаться его вовсе. Когда-нибудь она ляжет, серая, точно так же с ним.

Йоган мёртв... каждую ночь я просыпаюсь с осознанием этого, и осознавая неизбежно, точно так же плетусь по одинокому пути. Одна... одна, без всех, без никого, и никакая победа не стоила того, чтобы залить его кровью этот мир.

И слишком громко разносил всё ветер за стенами яранги.

И слишком холодно ей было во всех этих мехах.

Замерзаю...

Слишком, слишком холодно.

0


Вы здесь » Коллективная РПГ » Город Иоганна Гюнтера » Привал (I)